О`Санчес - Суть острова. Книга 2
— А где, — думаю, — папахен?
Вдруг мужичок зашевелился, очки протирает в мою сторону… А это он и есть! В очках. Ну дела. То есть, он явно так и не запил с момента нашей последней встречи и даже приоделся как-то… по-человечески. Ни дать ни взять — малоимущий пенсионер, не мот, и не кутила, но и не голытьба… Я моментально сориентировался и, вместо того, чтобы прятать себя и его от дождя и глаз людских в личном моторе, повез его, будто бы так и собирался с самого начала, в кофейню, но не в ту, где я ворковал с госпожой Лесси из универсама, а в другую, попроще и подемократичнее.
Мотор я успел закрыть, а зонтик-то в багажнике, ну, мы вдвоем под отцовским — хоть он и, прямо скажем, не вполне зонт… — благополучно добрались до кафешки, благо идти было всего метров тридцать. Да… черт побери… Время… Он идет, такой (зонтик я перехватил), пониже меня ростом, заметно поуже в плечах, седой, сутуловатый… А ведь когда-то я за его руку цеплялся и она, такая громадная, едва помещалась в моей ладошке…
Там мы заказали чаю по полной программе: горячее молоко, черный особый чай, пузатые уютные чашки…
— Есть будешь, пап?
— По вечерам стараюсь не есть, желудок…
— Тогда и я не хочу.
Беседуем, а беседа-то не клеится. Да, у каждого все «окей», все из нас здоровы, никто ни в чем не нуждается… И чувство неловкости, еще с телефонного разговора, никак не хочет меня покидать. А у меня с собой уже была сотовая трубка, снабдили от работы, как весьма ценного сотрудника. Ладно, — думаю, — следует быть логичным. Отлучился на минутку и прямо из туалетной кабинки звоню домой:
— Але, Ши? Птичка моя, как дела?
— Ура, Ричик, ты где? Я уже детей укладываю. Почему так поздно?
— Я с отцом. Нет, все окей, просто встретились, без насущных проблем. Дети спят, или еще нет?
— Укладываю. Элли баиньки, а Жан без сказки не засыпает. Так ты когда будешь?
— Скоро. И не один, с отцом. Короче, пирожных я сам куплю, а ты чаек, то, се…
— Ой-й-й, Ри-и-ичик…
— Все, моя крошка. Едем. — Черствость и бездушие — это весьма ценные мужские привилегии семейной жизни, если, конечно, ими не злоупотреблять. Повздыхает — и примет как надо, нечего тут хныкать. Если же только и делать, что «подстилаться» под женские чаяния и капризы, то никакого житья не будет, а тем более уважения, со стороны тех же мам, жен, сестер и дочерей. Природа «евина» такова. Тем более, что мои Богом данные женщины: Шонна, матушка и даже цветочек-лепесточек Элли, — преотлично знают-понимают, когда можно ныть, пилить, капризничать, выпрашивать, настаивать на своем, без малейшего риска грозы и отказа с моей стороны. Положено им быть такими время от времени, а мне положено — всячески их ублажать, да терпеливо сносить любые глупости. Всячески, любые — но не всегда. В балансе интересов сторон — залог счастливой семейной жизни.
Между прочим, отец довольно сильно изменился к лучшему: я смотрю, как он говорит, пьет, улыбается… Зубы у него новые, вот в чем дело. Понятно и заметно, что «благотворительные», наидешевейшие, из пластмассы, но все-таки совсем иное дело, чем гнилая дырина с грязными пенечками. Хотел было похвалить, да постеснялся, очень уж фальшиво бы получилось. Сообщаю папахену, что едем ко мне, продолжать чаепитие, а он — ни в какую! Нет и все! И подарков он-де внукам не купил, и печенка со спиной у него ноют именно сегодня вечером… Но все же таки вышло по-моему: а иначе какой же я детектив, если не умею вовремя убалтывать собеседника, склонять его к своей точке зрения…
Мы приехали — дети спят. Как только отец понял, что спят, так у него словно гора с плеч: приободрился, даже оскалился пару раз.
— … утиль, неликвид с мусорной свалки, всякие такие дела утилизуем, да продаем… — Это он не додумался ни до чего лучшего, чем так ответить на вопрос Шонны о своих занятиях. Какой вопрос, такой и ответ, все справедливо. Интересно, а что она думала: что отец мой теперь координирует внешнюю политику республики Бабилон, вместо недавно ушедшего на пенсию министра Дьюлы Вандора?
Шонна пристроилась возле кухонного телевизора и старалась нам не мешать, ни вниманием, ни разговорами, так только: чайку подлить, подогреть, на вопрос ответить. Между прочим, предложила нам с папахеном выпивку: у меня в холодильнике шотландский вискарь стоит и початая литровая бутыль с вином, местным, что мы с севера привезли. Мы оба поблагодарили и отказались, Большой свет с церемониями, да и только! Но я-то знал про себя, что подтверди отец свое согласие на виски — я бы все равно за двоих отказался, ничуть не смущаясь своей неделикатностью. Однако, отец помотал головой — и я вслед за ним. Вискарь и вино я ведь могу потом, никого не искушая, в любое удобное для меня время продегустировать, если захочу. Вино — кислятина жуткая — активно мне не понравилось, я его матушке наперстками скармливаю, когда в гости приходит, она уксус обожает, а вискарь я за полгода так и не попробовал ни единой капли, но ведь будут еще поводы: с тестем раскатаем, например, при удобном случае… Тестю можно, и мне тоже.
Иногда я себя мню и вижу совершенно особенным человеком, абсолютно непохожим на окружающих, а иногда, в некоторых бытовых вопросах, — наоборот, совершенно типичным обывателем. Вот что обязательно сделает типичный бабилонец у себя дома со своим доверчивым и неосторожным гостем? Правильно, заставит рассматривать семейные фотографии! Отец оба альбома просмотрел, так и не задав ни единого вопроса! Хотя, я готовы был поклясться, что рассматривает он наши фото, особенно внуков, с превеликим интересом. Все-таки он странноватый стал. Или всегда таким был, да я не всматривался?
Время — за девять. Папаша мой проявляет удивительную деликатность и спрашивает: не мог бы ли он дождаться у нас в гостях окончания часовой новостной передачи и послушать прогноз погоды на завтра? То есть, обозначает, что к десяти ровно он уже уйдет. Мы с Шонной, естественно, не против, это для нас не напряжно и звучит вполне естественно. Туда-сюда — шахматишки расставили. А надо сказать, что мы с отцом за шахматной доской ни разу в жизни не встречались, потому как я проявил интерес к этой пустой игре уже после папашиного ухода из семьи. Почему пустой? Да потому что — потому! Никчемной, глупой, и абсолютно оторванной от реальности, если на деньги не играть.
Короче, я довольно скоро привык обыгрывать окружающих, и так, и «на интерес», когда подрос. Единственно, где остерегался ввязываться, после пары неудачных заходов, это в центральном городском скверике имени королевы Виктории. Сия английская королева окончательно, хотя и не вполне охотно, позволила нам, Бабилону, жить своею независимой государственностью, за что и сохранилась в виде бронзового памятника посреди неистово антибританской страны. В этом скверике такие ухари до сих пор собираются, что только за карманы держись: хоть в блиц, хоть в «миди» — делают технично любого, вплоть до гроссмейстера… Туда я не лез, потому как денег жалко, а в миру, вообще, — сравнительно хорошо шпиляю до сих пор.
Ну, сели мы с отцом, расставили, решили обойтись без часов. Первая партия — ничья, а вторую и третью с четвертой — он меня обыграл. На лоскутья размел, если точнее! Даже и пятую играть не стали, тем более что прогноз погоды прозвучал. Мда-а… Папаша мой сидит, довольный, и рот у него разъезжается до ушей. А я — в шоке, тупо гляжу на улыбку, которую до сегодняшней встречи, нашей с ним, я тоже ни разу в жизни за ним не наблюдал и думаю: э… э… э… А больше ничего связного не в силах был промыслить.
— Слушай, пап, неплохо ты молотишь! Часто тренируешься? — Папаша словно бы очнулся, услышав мой вопрос, но улыбаться не перестал, разве что улыбка из хищной вдруг стала… грустной, что ли… как бы виноватой.
— В этой жизни — впервые за доской.
— Что значит — в этой жизни?
— А… Не важно. Лет двадцать, наверное. Я тут, некоторое время тому назад, когда болел, изобрел в уме новый способ игры в шахматы.
— По другим правилам, что ли?
— Нет, правила те же…
— Ричик! Элли!..
Это наша Элли заплакала, проснувшись, и мы с Шонной разбежались «по номерам»: я в детскую спальню — предварительно, до подхода тяжелой артиллерии — тетешкать и умурлыкивать ребеночка, Шонна к холодильнику и плите: размешивать и подогревать специальный отварчик, потому что у девицы нашей с самого раннего детства проблемы с горлышком, которые должны закончиться к подростковому возрасту, если мы с Шонной будем последовательны и внимательны в лечении и профилактике.
Ну, такое дело — отец засобирался, и мы распрощались. Но на этот раз наше прощание не напоминало расставание навсегда либо на неопределенное время, потому что отец сунул мне листок из записной книжки с номером его «домашнего» телефона.
И откуда у него домашний телефон? Черт его знает. Может, он стал жертвой благотворительных инстинктов со стороны какой-нибудь бездетной стареющей дамочки и живет с ней на правах любимого шорт-пинчера? А может, и…
